МБУ "Межпоселенческий краеведческий музей им. В.Е.Розова"

Николаевского муниципального района

Главная » Публикации » Воспоминания Дунаева Владимира Павловича.

Последнее обновление страницы: 14.04.2015 г.

Режим работы.

среда - пятница:

с 10.00 до 18.00 ч.,

суббота - воскресенье:

с 10.00 до 17.00 ч.

Обед 13.00 до 14.00

Последняя пятница каждого месяца санитарный день

понедельник - вторник: выходные

 

Независимая оценка

УЧРЕЖДЕНИЯ КУЛЬТУРЫ:

Мы в соц. сетях:

 

 

70-ю Победы посвящается.

 

Воспоминания Дунаева Владимира Павловича.

Патриотизм - один из решающих факторов Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.

 

 

Патриотизм в буквальном смысле означает любовь к Родине, такой какая она есть, со всеми её достоинствами и недостатками. Высочайший патриотизм проявили советские войны, стоявшие на страже своего Отечества. В этой статье пойдет речь о воспоминаниях замечательного человека - Дунаева Владимира Павловича. Он воевал с 1944 года. Участвовал в освобождении Польши, Чехословакии. Награждён орденом Красной Звезды. Медалями: «За освобождение Варшавы», «За освобождение Праги».

В совете ветеранов нашего города хранятся воспоминания, написанные рукой Владимира Павловича. Вот одно из них.

ЮНОСТЬ, ОПАЛЕННАЯ ВОЙНОЙ

Чем дальше отделяет нас время, от тех грозных военных лет, тем острее ощущается потребность передать поколению о людях тех огненных лет, о  молодежи, о их высоком патриотическом долге, о их ненависти к фашизму, о их беспредельной преданности своему народу, своей Родине.

Годы отсчитывают бег времени и  недалеко то время, когда живая связь поколения военного времени прервется с поколением послевоенным.

И события тех грозных военных лет станут достоянием истории.

И было бы просто преступно не передать потомкам ту частицу воспоминаний о тех первых часах войны, о людях, отдавших жизнь за Родину, свидетелями которых нам довелось быть (Ведь из крупиц воспоминаний рождается летопись войны).

Война! У черного репродуктора на углу Кантера-Советской стоит толпа людей. Голос диктора бросает страшные слова о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну. Мне кажется, что голос диктора слышно даже на том берегу Амура, в крутых, нависших на могучей рекой сопках. Здесь, в толпе притихших людей стоим и мы пятнадцатилетние юнцы.

А диктор все бросает и бросает эти страшные слова, и, кажется, не будет им конца. Но вот передача прервалась. Какое-то мгновенье люди стоят притихшие, оглушенные услышанным. В их сознании борятся противоречивые чувства. Как же так? Ведь вот сейчас все было мирно, хорошо и вдруг война.

Потом военный с двумя кубиками в петлицах громко сказал: «Война, товарищи, война! Фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину». И, повернувшись, побежал вверх по Кантера. Мы с завистью смотрели ему вслед. В эту минуту нам хочется быть такими как он. Ведь нам в ту пору было по 15 лет, и все мы мечтали стать военными. Такое было время. События на реке Халкин - Голе, Хасане, война с Финляндией, события в Испании – все это будоражило наши головы. И мы чертовски завидовали марширующим морякам, бесконечно смотрели кинокартины «Чапаев», «Три танкиста», а потом часами возбужденными спорили, забывая о еде и сне.

И вот сейчас, в эти первые минуты войны, мы были уверены, что фашизм будет разбит. Так думали не только мы – 15 –летние юнцы, так думали и те, кто стоял у черных репродукторов.

Когда прошло первое оцепенение об услышанном, и люди в полной мере осознали, что началась война, все заговорили как-то сразу. Совершенно незнакомые до этой минуты люди, обращались к друг другу, как старые знакомые. Помню, как сейчас отдельные слова этих людей. Говорил пожилой мужчина:

- «Обломает Гитлер зубы о Россию, - поверьте мне». Он говорил громко, гневно и люди вторили ему: « Да, да! Это ему ни Франция, ни Польша». И успокоенные расходились.

За плечами остались прожитые годы. На дорогах войны остались лежать друзья по оружию. Сам прошагал по дорогам войны до Берлина. Многие события военных лет время сгладило с памяти. А вот эти первые минуты войны, глубокую веру советских людей в том, что Гитлер будет разбит ношу в своей памяти, в своем сердце (Память цепко сохранила события тех далеких лет).

В этот грозный час жители Северного города проявили высокие патриотические чувства. Кто был на улицах города 22 июня 1941 года,    тот помнит, как стихийно вспыхивали митинги: у клуба лесозавода, на мысе Кошка. Там, где собиралось 10-15 человек, находился народный трибун. И звучали призывы: «Дать отпор фашизму!» Да, иначе, не могло и быть. Слишком велика была ненависть к тем, кто пытался вторгнуться на нашу землю с оружием в руках, кто мешал мирному труду нашего народа. Смутное, тяжелое это было время для нашего народа.

Отцы наши, не успев расстаться с винтовкой, пожить с семьей, снова уходили на переподготовку.

В эти дни у здания военкомата, пожалуй, было, самое оживленное место. Формировались команды, шли добровольцы. Помню, кА-то встретил я военкомата Колю Новикова. Было ему в ту пору лет 16. Поздоровались.

- Ты чего сюда пожаловал? – спросил он.

- Да вот повестка.

- Да ну, тебе что ли?

- Да нет, отцу. А он уехал в отпуск на запад. Не беда, там его призовут, - резюмировал он.

- А ты зачем сюда? – в свою очередь спросил я.

Он несколько минут молчал, потом сказал.

- Ладно, только не трепаться. Хочу добровольцем пойти.

- Вот здорово! – не выдержал я, - А возьмут?

- Должны, ты же видишь,- и он показал на грудь, где висели значки ГТО и Ворошиловский стрелок.

Он ушел на прием к комиссару. Я завидовал ему и волновался за него. Через несколько минут он выскочил из кабинета расстроенный, взъерошенный.

- Ну, что? – кинулся я к нему

- Бюрократы! Подрости, - говорит, -  товарищ Новиков.

Он несколько минут стоял молча и что-то думал, не переставая ерошить свои рыжие кудри. Потом выпалил: «Баста! Надо обращаться к наркому». му». му».

В 1946 году демобилизовавшись, я приехал в Николаевск, пытался узнать о судьбе Коли Новикова. Соседи сказали, что в конце 1941 года семья Новиковых выехала в Сибирь. Как же сложилась его военная судьба?

Первые дни войны. Все тревожнее сводки. У черных труб репродукторов застыли в немом ожидании люди. В такие минуты улицы города как бы замирают. И только знакомый всем голос диктора гремит над притихшими улицами.

Сводки! Они очень коротки и удивительно похожи друг на друга.

- После непродолжительных кровопролитных боев наши войска оставили, оставили… Потом идет перечисление уничтоженной живой силы и техника противника. Их бьют, а они идут. И вот уже среди притихших людей слышится чей-то тяжелый вздох, да нет-нет и прорвутся слова: «Да что же это такое!?»

В первые дни войны жители далекого северного города еще не осознали до конца, какой гигантский пожар войны охватил западные границы нашей Родины.

И когда через несколько дней после начала войны у центрального входа в ДСАФ, на площади Ленина вывесили карту военных действий, люди поняли, какое страшное бедствие обрушилось на нашу страну, на наш народ. На огромной карте черные пунктиры стрел вгрызались в наши границы от Белого до Черного моря. Люди, стоящие у карты, спорили, обсуждали сложившуюся военную обстановку. Намечали сроки, когда и где будет нанесен удар по врагу.

При этом ни растерянности, ни малодушия не проявлялось в поведении людей, а глубокая вера, что фашизм будет разбит, проявлялось в каждом поступке человека.

В те дни, ни мы подростки, ни весь советский народ не предвидели, что 4 с лишним года будет бушевать пламя войны, что прольется море человеческой крови. Потребуются титанические усилия армии и народа, прежде чем фашизм будет уничтожен, что мы 15-летние юнцы будем не посторонними наблюдателями, а непосредственными участниками разгрома врага.

Теперь мы каждый день ходим к  карте. Обычно к часу выхода старшего политрука, который производил перестановку флажков, собиралась большая толпа. И, как правило, здесь десятка полтора крутилось подростков со всего города. До начала войны встреча подростков с разных улиц обязательно оканчивалась крупной баталией. То сейчас, в минуту нависшей опасности распри были забыты. Когда выходил политрук, мы затаив дыхание, следили за ним. И когда в изогнутую черную линию немецких войск далеко вклинивался красный флажок, наши чувства выливались в бурный восторг.

«Минутку, будущие войны»,- в такие минуты говорил политрук, и  вкратце делал обзор военных действий, заканчивая, говорил -  «Ничего, хлопцы, и на нашей улице будет праздник».

Вот сейчас, когда я пишу эти строки о тех далеких годах, в моей памяти встает образ старика. Он, как и мы, ежедневно приходил к карте и, облокотившись на посох, подолгу стоял у нее. Был он небольшого роста, ветх. Его выцветшие глаза, казалось, были равнодушные ко всему окружающему.

И, тем не менее, он ежедневно проходил эти километры, чтобы скользнуть потухшим взглядом на карту военных действий. Что влекло его сюда? Позднее мы узнали от ребят, живших на ул. Орлова, что у него сын воевал в финскую, а перед нападением  Германии служил на границе. А незадолго до войны младший сын уехал к старшему. И вот сейчас отцовское горе гнало его к карте. Длинные щупальца войны добрались до далекого северного города.

Ураган войны захватил и нас подростков. Мы как-то сразу повзрослели, забыли об играх. Встречаясь, больше говорили о войне. В эти дни все чаще кто-нибудь из ребят говорил: «Вчера отца призвали и уже отправили с командой. Мать сильно ревела». И замолкал. Потом говорил: « Я, наверное, завтра не смогу прийти», и как бы виновато пояснял: « Работать пойду на лесозавод, сами знаете, мать больная, а нас трое. Отец просил помогать. Ну, бывайте» - и, опустив голову, уходил. Проходил день, два и снова кто-нибудь говорил: « У меня брательника призвали, пойду в АУВЛ     ( возможно неправильно, написано неразборчиво) вместо него учеником машиниста.

И поняли мы тогда, что нашему беззаботному детству пришел конец, что юность на пороге которой мы стояли будет опалена войной, что многие из тех, кому 22 июня 1941 года было по 15 лет отдадут свою жизнь на пороге юности.

В последних числах октября 1941 года последним пароходом уезжал я из Николаевска. Ничего больше не связывало меня с этим городом. Отец, захваченный войной на западе, был мобилизован. Из родных в городе никого не оставалось. Мне шел 15 год. Надо было, куда - то прибиваться. Еще с первых классов я мечтал водить поезда. Не знаю, откуда у меня зародилась эта мысль, но я вынашивал её все эти годы. И вот сейчас представилась возможность осуществить её. В кармане у меня лежало письмо – вызов из ЖУ №2 станции Иланское Красноярского края и 150 рублей денег. В небольшой хозяйственной сумке с парою белья лежала булка хлеба с добрым куском кеты. Ещё с вечера я обошел многих друзей: побывал у Матвеевых, Арефьева, Америстанов. Вечером долго бродил по городу. На душе было тоскливо. Как-никак в этом городе прошло детство. Все здесь до мелочи было знакомо и близко сердцу. И то, что все это завтра станет далеким, нагоняло тоску. И вот стою я на берегу парохода. Пароход дал последний гудок, убирались сходни. В толпе провожающих кто-то плакал. Молодая женщина, прижав к груди руки, кричала в команду допризывников, столпившихся на борту: «Сынок, пиши чаще, береги себя!». Но вот лопасти колес ударили по воде, корпус парохода вздрогнул и медленно отвалил от причала. На выходе из бухты пароход дал прощальный гудок. Ему ответили суда оставшиеся на зимовку в городе, закрывалась навигация.

Дыхание зимы чувствовалось в воздухе. Сопки северного перевала сверкали белыми куполами снега. Стаи крикливых чаек кружили у самого борта парохода, пикировали на воду. Шел ход осенней салажки. «Калинин» подолгу стоит в селах. Все новые и новые команды заполняют пароход. Вместе с молодежью призываются и старшие возраста. Прожорливая пасть войны требовала все новых и новых людских резерв. Такие минуты были самые тяжелые. Плакали жены, матери провожая сынов, мужей. Охватив шею отцов, плакали дети. Среди слез, смеха, напутствий прорывались нестройные слова песен, слегла хмельных допризывников.

1941 год. Враг рвется к Москве. Через бригадную станцию Иланское, круглые сутки идут эшелоны с живой силой и техникой. Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток отдают своих лучших сынов фронту. Там, на фронте лозунг: «Стоять насмерть у стен Москвы». Здесь, в тылу лозунг: «Все для фронта, все для победы!».

Занимаемся, работаем в депо. Тупики забиты израненными паровозами, их нужно оживить. И мы работаем, работаем с каким-то ожесточением. Работаем при сорокаградусном морозе. Металл обжигает руки, легкая одежонка не греет от лютых сибирских морозов. И когда стает невмоготу, пальцы рук начинают белеть, греем их у костра. В книге Островского сталь закалялась. В 1941 году эта сталь испытывалась на прочность. И она выдержала все испытания за долгие четыре с лишним годом войны. В эти дни неотлучно с нами находился Николай Иванович Вербицкий – наш наставник, мастер высокой квалификации, человек большой и светлой души. Будучи безнадежно больным, он до последней минуты своей жизни отдавал нам свои знания. Он был солдатом и память о нем должна жить.

1942 год. Фашистские войска потерпели поражение под Москвой. Но враг еще силен, его коричневые орды устремились на юг к Волге, Сталинграду. В эти дни из стен училища ушло в действующую армию 11 человек. Отличные ребята, мечтавшие водить по стальным магистралям страны мощные «ФД-ИС», стали солдатами Родины. Полковник Н.Б.Ивушкин в книге «За все в ответе» (издательство Москва, 1969 г) отзывается с большой любовью о Коле Бобровском, выпускнике ЖУ№2, как о человеке чистейшей души с мужественным комсомольским сердцем. Коля погиб в августе 1944 г.

Война! Она не нарушает ритма жизни училища. Учимся, работаем, изучаем стрелковое оружие. В канун битвы за Сталинград состоял соревнование по легкоатлетике трудовых резервов. Училище заняло I место по зоне Восточной Сибири. И это в тяжелый 1942 год. В этот год личного времени почти не остается.

Сегодня в училище пришла делегация от женщин из соседнего колхоза. Просят помочь в заготовке кормов, иначе 1200 овец обречены на голодную зимовку. Вечером, на комсомольском собрании, решаем взять шефство и в ночь утром уходим. Проделав 20 километровый марш, с рассветом приступаем к работе. И это в 16 лет на скудном пайке. Я все чаще думаю о юношах и девушках того военного времени, какую тяжелую ношу выдерживали их еще неокрепшие плечи. Их жизнь прошла через все невзгоды войны. Война не ожесточила их души, не надломила морально. На пороге своей юности они видели голод и смерть. Как-то, в один из дней на станцию прибыл эшелон с людьми с блокадного Ленинграда. Нужно было часть людей снять. Когда мы поднялись в  вагон во  главе с мастером Вербицким, то были поражены увиденным. Я видел, как покачнулся мастер, как мертвецки побелело лицо военрука. На грубо сколоченных нарах лежали люди. Я не уверен до сего времени, были ли они живые. Дистрофики, высохшие мумии, отекшие бесформенные массы. В их телах едва теплилась жизнь. Какая же мука выпала на долю этих когда-то здоровых, цветущих людей. Фашизм. Мы впитали к нему ненависть еще не став солдатами.

1943 год. Пришел и наш черед выполнить свой гражданский долг. 9 выпускников из стен училища уходят в действующую армию. В их числе ухожу и я. Нелегка служба солдатская. Но как говорят: «Тяжело в ученье, легко в бою. Занимаемся по 10 человек в сутки. Из 9 человек призванных с училища в учебном 25-ом танковом полку нас оказалось двое: Лешка Купцов и я. Купцов попал в группу механиков-водителей, я в группу командиров орудий.

О судьбе остальных не знаем. Думаем после окончания училища проситься в один экипаж. Я службу переношу легко, все же за плечами осталось два года училища. Там мы изучили все виды стрелкового оружия, отлично знали строевую подготовку, в питании привыкли к норме. Но многие переносят службу тяжело. Особенно сказывается недостаток питания. При такой физической перегрузке оно явно недостаточно. И, тем не менее, нет среди нас нытиков. Все рвутся на фронт. Наконец, 20 ноября 1944 года, сданы экзамены.

На фронт!

Ноябрь 1944 года. Сданы экзамены, ждем результатов. Вечером, перед отбоем в казарму вошли зам. командира полка и командир учебной танковой роты – старший лейтенант Огоньян.

Раздается команда к построению, волнуемся. Сейчас узнаем о присвоении нам воинских званий, а там – на фронт. Среди длинного списка фамилий, слышу свою: «Дунаев – присваивается звание сержанта». Мы поздравляем друг друга. Затем слово берет заместитель командира полка:

- Вам придется добивать фашистского зверя в его берлоге, раненный он, намного свирепее и опаснее. Но вы противопоставите ему отличные боевые знания, полученные в стенах училища и могучие «Т-34», обладающие большой огневой мощью, отличными ходовыми качествами и надежной броней. Выпуск наш небольшой  - всего 2 танковые роты. В основном, сибиряки призыва 1942-43 гг. 26 ноября 1944 года эшелон прибыл в Нижний Тагил – город металлургов. Здесь рождались и получали путевку в жизнь грозные «Т – 34».

Тагил живет обычной жизнью тылового города. Дымят заводские трубы. Стайки ребятишек, размахивая матерчатыми сумками, бегут в школу; слегка сутулясь, идут рабочие заводов. Вот идет седоусый рабочий, а рядом с ним худенький подросток в промасленной спецовке, заменившей отца, брата, ушедших на фронт. Сколько же каждый из них вложил труда за три года войны! Завод поражает нас размерами, грохотом паровых молотов, ревом танковых моторов. Все здесь подчинено одной цели - как можно больше дать фронту танков.

Приступили к формированию экипажей. Мы, как и мечтали с Алексеем Купцовым, попали в один экипаж: он – механиком-водителем, я  - башенным стрелком.

Вечером в казарму зашел подполковник – представитель фронта, занимающийся приемкой машин, и обратился с призывом помочь в сборке танков. 15 дней мы не покидали завода, спали урывками тут же в цехах. Были минуты, когда казалось, что силы совсем покидают нас. Но какой радостью и гордостью светились наши лица, когда из ворот сборочного цеха выходила очередная боевая машина.

16 декабря 1944 года. Из Свердловского военного округа прибыла группа офицеров на должности командиров взводов, и пришел приказ готовиться.20 декабря закончили погрузку машин. К сформированному составу прицепляются последние два пульмана с зенитными установками, и эшелон трогается. На фронт!  Перед самой отправкой я получил письмо от тетки. Она сообщала, что на дядю пришла похоронка, а мой крестный пропал без вести. Ко мне подсаживается Николай Молчанов.

- Что нового пишут?

Я подаю ему письмо, он читает.

- И так в каждой семье: как письмо, так похоронка.

- Что же нам суждено с тобой, Коля? – Он долго молчит. Потом говорит:

- По правде сказать, я над этим не задумывался. Как это в песне поется: «Машина пламенем объята, и башню лижут языки. Судьбы я вызов принимаю, её пожатием руки».

Несправедливо и жестоко обошлась  судьба с Николаем Молчановым, в первом же бою, 16 января 1945 года, он погиб в районе Жирардува на польской земле.

23 декабря. Прибыли на станцию Москва-Сортировочная. Несмотря на мороз двери теплушек были открыты настежь. Мы жадно всматривались в затянутые морозной дымкой строения. Ищем Москву, но той Москвы, которую мы мечтали увидеть с детства, с Мавзолеем, не видим. Двое суток, отсчитывая на стыках рельсов километры, поезд мчится на запад. Перед самым Гомелем долго стоим на разрушенном полустанке. Пристанционный поселок весь сгорел. Сиротливо припорошенные снегом, возвышаются уцелевшие печи, немые свидетели того, что здесь когда-то жили люди. Вдоль состава бредут несколько женщин.

- Солдатики! – кричат они. – Нет ли у вас соли?

- Есть, бабоньки, есть, - кричит им наш радист, пулеметчик Шураев. Широко распахивает двери теплушки и вытаскивает из-под нар несколько огромных и черных от угольной пыли кусков соли. Мы видим, как у женщин загораются глаза. Шураев разбивает её на куски и бросает им. Женщины хватают её, и, как что-то очень дорогое, прижимают к груди, неустанно говоря: «Ой, спасибочки вам!

         Состав медленно трогается, и мы еще долго видим их стоящих на насыпи с прижатыми к груди черными от угольной пыли кусками соли. Через час прибыли в Гомель. Город поразил нас своими развалинами. До этого мы только слышали о жестокостях немцев, сейчас мы это видим своими глазами.зами.зами.

Висло-Одерская операция.

В канун Нового года в составе двух танковых рот прибыли на Магнушевский плацдарм, во вторую гвардейскую танковую армию генерал-полковника Богданова. Армия стояла в резерве километрах 50 от Варшавки, пополнялась людьми и боевой техникой. В этот же день нам посчастливилось увидеть и поговорить  с генералом Богдановым и начальником штаба армии генерал-лейтенантом Радзиевским. Узнав, что мы все сибиряки, он приветливо улыбнулся и громко сказал:

- Знаю сибиряков, народ крепкий. Таким простым, обаятельным он запомнился мне на всю жизнь этот видный военачальник, дважды Герой Советского союза, впоследствии маршал бронетанковых войск.

Началось наступление.

14 января 1945 года началась Висло-Одерская операция, а 16 января началось наступление, в её составе и наша 44-я танковая бригада. Земля гудела от рева многих сотен танковых моторов. Перед нами была поставлена задача – как можно глубже вклиниться в оборону противника, рвать коммуникации, не дать противнику подтянуть резервы к Варшаве. Особенно упорное сопротивление враг оказывал в районе Жирардува. Встречный шквал артиллерийского огня обрушился на наши атакующие  машины. Несколько танков загорелось. Однако темп атаки не снизился.. Я веду беглый огонь из орудия. В машине от раскаленных гильз стоит нестерпимая жара. А командир все кричит: « Давай, давай огоньку!».

Лавина атакующих машин врывается в расположение противника. Огнем и гусеницами сметает все преграды на своем пути.

17 января 1945 год. Варшава освобождена. Снова устремляемся на запад, форсируем реку Нетце и, не позволяя себе минуты передышки, делаем стремительный бросок и врываемся в город Черникаву. А через три дня танки нашей бригады, оставив позади на 100-150 километров пехотные соединения, вступили на территорию Германии.

Уставшие от многодневных боев, потерявшие многих товарищей, но движимые высоким чувством долга, мы, счастливые, стоим на берегу Одера. В танковых ротах зачитывается приказ Верховного Главнокомандующего о вынесении всему личному составу благодарности. Москва в этот день салютовала героям-танкистам 2-ой гвардейской танковой армии. Почти весь личный состав бригады был награжден орденами и медалями. Орденом Красной Звезды и медалью «За освобождение Варшавы» был награжден и я.

В первых числах марта бои возобновились с новой силой. Вторая танковая армия устремилась в Восточную Германию. 11-я немецкая армия,   3-й и 10 – танковые корпуса СС грозили нашему флангу. Нам предстояло ликвидировать эту опасность. Несколько наших танковых атак были подавлены ураганным огнем немецких орудий и пулеметов. Десятки машин пылали перед немецкой обороной. Было ясно, что рассечь группировку немцев в этом укрепленном районе нам не удастся. Когда вышли из атаки, стали осматривать машину. Она была изрядно побита, катки иссечены сотнями осколков, на скосе башни – внушительная вмятина. Возьми немец на сантиметров 5 правее – не сдобровать бы нам. Прихрамывая, к нам подошел командир батальона майор Фролов:

- Ну как, орлы? Крепкий орешек попался? Да ничего, наш генерал найдет способ раскусить его, Зря губить людей и технику не будет.

Впоследствии так оно  и было. В ночь, перегруппировавшись, мы обошли с востока укреплённый район и через Рокков и Наугард вышли в тыл танковых корпусов врага, и как снег на голову свалились на него. Бой был жестоким. Наугард был крупным узлом железнодорожных и шоссейных дорог. Потеряв его, враг стремительно откатился назад. Дорога Данциг-Берлин была перерезана танковыми соединениями второй танковой армией. К середине марта основная группировка немецко-фашистских войск в Польше и в Восточной Померании была разбита. Остатки немецких войск откатывались на территорию Германии. Танковые бригады устремились к побережью Балтийского моря. Вырвавшись на оперативный простор и не встречая более серьезного сопротивления, танки метались по обширной территории, подавляя отдельные очаги сопротивления. В эти дни мы двумя машинами преследовали колонну немцев, уходивших на автомашинах. После двухчасовой погони мы все - таки сожгли три машины, остальные рассеялись по проселочным дорогам. Увлекшись погоней, мы далеко оторвались от основных сил и заблудились. Все попытки связаться по радио были безуспешными. Надвигалось ночь. Идти куда-либо было бессмысленно. И здесь, со мной и заряжающим Машиным произошел случай, над которым потом долго смеялись в роте и батальоне. Заночевали мы вблизи небольшого хутора. Ночью побоялись войти в него. Почти в каждом населенном пункте немцы оставляли небольшие группы, вооруженные фауст-патронами. Выставили дежурных. Остальные тут же уснули на сидениях. Около полуночи меня растолкал командир машины.

- Похоже немцы!

Находясь еще во власти сна, услышал я его голос. Высунувшись из люков, мы долго вслушивались, но все было тихо и только черная завеса ночи висела над уснувшей землей. Вдруг, когда я почти опустился в машину, до моего слуха долетело позвякивание металл

- Похоже, кто-то есть,- согласился я – Может дать ракету и прочесать из пулеметов,- подал я мысль.

- Нет! – подумав, ответил командир.

- Бери, Машина, ручной пулемет, автомат, и вон видишь возвышенность, там заляжьте. Надо разведать, что это, да и машины оттуда будут просматриваться хорошо.

Я разбудил Машина, спящего на боеукладе, выскользнули из его машины, несколько минут стояли, привыкая к темноте. Наконец тьма просветлела, отчетливо стал вырисовываться  контур бугра.

- Пошли, - сказал я.

Пригибаясь, бежим. Машин бежит справа на корпус впереди меня. У него автомат, сумка с запасными дисками к пулемету. У меня ручной пулемет. Когда до вершины бугра оставалось не более двух метров, перед нами как приведение показалась каска и вслед за ней высунулся фауст-патрон. Машин вскрикнул, сделал прыжок и всем корпусом свалился. Я же, не добежав с полметра до окопа , запнулся и чувствуя, что лечу вниз головой инстинктивно вытянул вперед руки с пулеметом. Упал я на спину Машина. И тут сошки пулемета захватили шею Машина, а я своим корпусом давил на них. Лицо Машина оказалось прижато к лицу немца. Тот вцепился зубами ему в скулу. Машин взвыл от боли. Наконец я вскочил и дал очередь вдоль окопа. И тот час же с машин взвились ракеты. При их свете я увидел Машина. Он сидел верхом на немце и методически долбил его сумкой с пулеметными дисками, при этом приговаривая: «Кусаться гад, я тебе зубы посчитаю!». Впоследствии эта история с укусом стала достоянием роты, батальона. И кто-нибудь из весельчаков-танкистов приходил к нашему танку, угощал Машина папироской, потом спрашивал:

- Я, между прочим, пришел узнать, как немец целуется в засос или так?

 В такие минуты Машин хватал весельчака за шиворот и, поддав пинка, гнал от машины. Со мной он не разговаривал с неделю. Потом отошел и сам смеялся над этой историей.

К концу марта танковые бригады 2-ой гвардейской танковой армии очистили Восточную Померанию.

Изрядно поредевшие, мешая гусеницами весеннюю грязь стали стягиваться в полосу будущего наступления I Белорусского фронта. Здесь мы узнали, что командующий нашим фронтом Ракоссовский переводится на другой фронт. Мы считали себя ракоссовцами, и гордились этим. Это задело наше самолюбие. Но когда узнали, что назначается Маршал Жуков, смирились. Имя Жукова было не менее популярно среди рядового сержантного состава.

На Берлин!

Ежедневно армия пополняется боевой техникой, людскими резервами. Спешно ремонтируются вышедшие из боя машины. Прошла перетряска экипажей. Командир машины и механик Купцов переведены в другие экипажи. Мы с Машиным по-прежнему вместе. Механиком к нам попал Комиссаров, воюет из-под «Белой Церкви». Это хорошо, мы сразу сошлись, как говорят на коротку ногу. Без крепкой дружбы, уважения воевать в одном экипаже невозможно. Такой экипаж погибает в первом же бою. Командир машины лейтенант Яковлев только что прибыл из Ульяновского танкового училища. В бою еще не был, дружится как-то сковано, как будто виноват, что не пришлось повоевать. Мы это чувствуем и стараемся ничем не показывать свое кредо. Так чувствуется, парень хороший, знает свое дело. Первый же бой покажет, на что способен человек. Наконец наступил тот день, которого мы все так ждали.

15 апреля 1945 года.

Экипаж выстроился у машин. Слушаем приказ Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина о наступлении на Берлин. 70 километров отделяют нас от фашистской столицы. Всего два перехода для пехотного полка. Для танка хватит и часа. Но это напрямую, без боя. Нам предстоит прорвать глубоко эшелонированную оборону противника, до предела насыщенную огневыми точками, преодолеть множество больших и малых водных преград. И каждый метр пройденного пути будет полит бесценной человеческой кровью. Всю ночь медленно подтягиваемся к передовой. В танке нас четверо: командир машины лейтенант Яковлев, механик-водитель Лешка Комиссаров, заряжающий Машин и я, командир орудия.

В три часа ночи останавливаемся у каких-то полуразрушенных строений, выскакиваем из машины. После духоты танка ночной воздух приятно освежает, прогоняет сон. Размявшись, закуриваем. Подходит командир роты старший лейтенант Смирнов, справляется о самочувствии:

- Отлично! – отвечаем мы.

- От машин не отлучаться, всем быть на местах! Это приказ!

И, повернувшись, он уходит в темноту. Покурив, мы занимаем места. В танке тишина. Светящийся циферблат стрелки часов подходит к пяти. Уже утро. В открытые люки машины проникают первые рассветные блики. Неожиданно утреннюю тишину расколол залп тысячи орудий. Недалеко от нас ударили гвардейские минометы. Махина танка вздрогнула. Началась историческая битва за Берлин.

16 апреля 1945 года. Идем во втором эшелоне. Нашу 44 бригаду пока что в прорыв не вводят. В воздухе то и дело проносятся штурмовики, истребители. Шоссе, по  которому мы движемся, буквально забито войсками. Во второй половине дня в небе, в районе движения бригады появились «юнкеры». Предотвратить катастрофу было уже невозможно. Во время налета осколком в голову тяжело ранен командир машины. Несколько осколков угодило в вилюс командира бригады Героя Советского Союза подполковника Морозова. Убит офицер связи. Много жертв среди комендантского взвода. Юнкерсы разворачивают на второй заход и, как назло вблизи нет ни одной зенитной батареи.

- Гони машину в лес! – отдаю команду Комиссарову. Командир лежит на боеукладе. Машин зажал ему рану рукой, всюду густая липкая кровь. Я рву пакеты, бинтую ему голову. Он на минуту открывает глаза, силится улыбнуться. Машину сильно встряхивает, он теряет сознание. Я заканчиваю бинтовать. Вблизи машины раздаются взрывы. Высовываюсь из командирского люка. Машина стоит, прижавшись к сосновому бору. Чуть в стороне плывет ломаный строй юнкерсов. Три звена «Яков» свечою атакуют их сверху. Отчетливо вижу, как из - под крыльев наших ястребков вырываются языки пламени и в ту же минуту две вражеские машины взрываются в воздухе.

- К машине подбегает ком. батальона майор Фролов и начальник штаба батальона капитан Мациевский.

- Что у вас случилось?

Я докладываю: «Тяжело ранен командир.

- Заменить командира!

Санитары уносят в бессознательном состоянии Яковлева. Я заикнулся, чтобы дали нам радиста: « В бою троим будет тяжело». Но майор отрезал:      « Нет людей, понимаешь, нет. Будет резерв, пришлю. К обеду подтянулись к месту прорыва обороны противника. Земля кругом вспахана снарядами. В окопах и на брустверах валяются полузасыпанные труппы немцев, много и наших. У раздавленного орудия – сгоревшая «тридцать четверка», недалеко – вторая. Она лежит на боку. Войдя одной гусеницей в окоп. Здесь же убитый водитель. Это ребята из 66 бригады. И мы клянемся отомстить за их смерть.

Зелюйские высоты. Они как злокачественные опухоли разбросаны по ровному плато. С них на многие километры просматривается вся местность этих высот. Немец ведет ураганный огонь по наступающей пехоте. Она несет большие потери. Шоссейная дорога, прямая как стрела, ведет на Берлин.  Но каждый ее метр немец держит под огнем своих орудий. Малокалиберные орудия долбят стоящую слева высоту, но подавить огневые точки противника не могут. Крупные калибры где-то тащатся позади. Всюду непролазная весенняя грязь. Чувствуем, что танки нашей бригады будут введены в бой.

Во второй половине дня командиров машин собирает командир батальона. Вместе обдумываем, как овладеть высотой. Первый взвод, куда входила и наша машина, идет по шоссе, берет огонь на себя. Два других взвода с десантом на броне атакуют высоту с фланга. Сигнал атаки. Готовность номер один. С механиком намечаем маршрут движения. Заряжающий Машин готовит боекомплект. Наконец, все готово.

- Волнуешься? – спрашивает механик.

- Есть немного.

- Тогда кури, табак успокаивает.

Он сует мне самокрутку, я делаю несколько затяжек и передаю заряжающему. Мучительно долгими кажутся минуты перед боем. Наконец, принимаю сигнал атаки.

- Давай, Леша! – кричу механику.

Взревел мотор. Танк сходу преодолел кювет и выскочил на шоссе, набирает скорость. Не успели проскочить и двухсот метров, как серия взрывов окружает машину. На изрытом воронками шоссе машину страшно кидает. Пробую вести прицельный огонь, но очень трудно. Мысль лихорадочно работает: успеем ли проскочить до построек, под прикрытием которых можно незаметно подойти к высоте. Поворот башни, в перекрестье прицела попадает куча прошлогодней картофельной ботвы. Из-под нее засекаю проблеск орудийного выстрела. Кричу механику:

- Слева орудие противника!

Он резко ставит машину влево, ставит ее лобовой броней к батарее. Бью осколочным. Невероятной силы удар выкидывает меня из сидения. Машина заполняется дымом. На какую-то секунду мне кажется: танк летит в пропасть. Кто-то рядом стонет. Я хватаюсь за чье-то плечо. Слышу голос механика: «Ногу, ногу..». Машин откидывает верхние люки, подхватывает механика, и все трое вываливаемся из машины. Мимо нас с грохотом проносятся тридцать четвертки. Через полчаса к нам подползает военфельдшер нашего батальона. Память не сохранила фамилию и имя этой мужественной, бесстрашной женщины – бойца, спасшей жизнь многим танкистам. С механиком мне довелось встретиться уже в  августе 1945 года в немецком городе Эбресфальде. Он вернулся сюда после госпиталя. Уже без ноги. В части Комиссарову вручили орден Отечественной войны. До той памятной встречи были бои, упорные, жестокие, приносящие радость побед и горечь потерь.

 Мы с Машиным родились в «рубашке». Кругом смерть, но нас она пока обходит, хотя мы от ней и не бегаем.

Экипаж пополнился вместо выбывшего Комиссарова новым механиком и командиром машины. Наступаем по Берлинерштрассе и вдоль Ландверканала на Тиргартен. Идут жестокие бои. В час продвигаемся по 100-150 метров. В упор бьем из орудий. По окнам зданий, выживаем фаустников – этого страшного врага танкистов. Потом пропускаем пехоту. Она очищает здания. И снова вперед 100-150 метров. Уже несколько суток не отрываюсь от окуляра-прицела. Чувствую, начинаю слепнуть. Какая-то туманная дымка застилает глаза. К вечеру 30 апреля подтянулись к мосту через Ландверканал. Мост забарикодирован мешками. Они нас спасают от снарядов, летящих с той стороны канала. Слева от нас перекресток улицы. Там густо ложатся тяжелые мины. Бьет гад прицельно. Кто-то корректирует огонь. На открытом 20-метровом пространстве уже валяются десятка полтора убитых наших пехотинцев и гражданских. Чуть выдвигаем машину из-за баррикады. Начинаю медленно прощупывать ту сторону канала. Сильный прицел приближает строения почти к самым глазам. Вот пять перевернутых трамвайных вагонов. Но, кажется, ничего нет подозрительного. Дальше натыкаюсь на кирку. Божий дом выглядит как средневековый замок, сложенный из красного кирпича. Узкие, как бойница окна. Ощупываю его и, вдруг, мое внимание привлекает отверстие почти под самой крышей. Что это? Случайное попадание снаряда или специально проделанное отверстие? Долго наблюдаю за ним. И вдруг вижу. Да, да, отчетливо фигуру наблюдателя. Сердце учащенно бьется от волнения. Дергаю командира за рукав, показываю на прицел. Он припадает к окуляру, долго смотрит. Потом отрываясь, говорит:

- Корректировщик! Надо снять!

- Осколочным! – отдаю команду.

- Есть осколочным! Готово осколочным!

Машин знает свое дело.

Еще раз проверяю  прицел, делаю выстрел. Туча кирпичной пыли закрывает отверстия. Когда пыль рассеялась, видим, как часть крыши осело, завалило отверстие.

- Ну, этому теперь и Бог не поможет, - смеется Машин.

- Замуровали, как ласточка воробья, - вторит ему командир.

Несколько минут сидим, курим.

Потом командир говорит: «Надо еще раз прощупать вагоны. Их пять. За каким-то из них стоят минометы. Все трое ведем наблюдение. Наконец, приходим к одному мнению. Ударить из орудия по третьему вагону. Расстояние небольшое, метров 700. Бью осколочным. В воздух летят куски обшивки, и тот час же оттуда отделяются две фигуры и бегут к угловому дому.

- Пошли еще один снаряд для очистки совести, - кричит командир.

К ночи бой затихает. Мы вылезаем из машин. Это единственное время суток, когда можно позволить себе глотнуть свежего воздуха.

Со стороны канала тянет свежестью. Невольно задумываюсь. Вспоминаю Амур, Пронге, Алеевку, где прошло детство. Николаевск, первую школу, где учился. Друзей: Сашку Америстан, Вовку Степанова. Где он сейчас? Может быть, как и я, воюют, затерявшись на фронтах войны, а может быть несут охрану дальневосточных границ. До плеча дотрагивается командир.

- Ты о чем думаешь? – спрашивает.

- Да вот что-то вспомнились родные места.

- А я думаю о погибших ребятах.

- Войне, видно по всему, скоро конец, а их нет уже в живых.

- Еще неизвестно, как наша судьба повернется, - вставляет механик.

- А я верю в свою судьбу, - говорит командир и на минуту задумывается.

На той стороне канала рушится горящее здание. Огромный столб пламени  взвивается вверх. На мгновение вырывает из темноты силуэты полуразрушенных зданий, золотом играет на легкой ряби канала. Горит фашистская столица.

1 мая 1945 года. Утро.

Прошли не больше 300 метров от моста, попали под обстрел. Несколько фауст-патронов взорвалось почти у самой машины. Решаем отойти. Не успел механик развернуть машину, как сильный взрыв подкидывает танк. Механик кричит: - Гусеницу разорвало!

Ну, думаю, влипли. Просим по рации, чтобы нас прикрыли. На наши позывные никто не отвечает. Да и не удивительно. За последние дни все перемешалось. В некоторых танковых ротах осталось по одной – две машины. В других есть машины, нет людей. Экипажи укомплектованы из разных бригад, изменены позывные.

По броне дробно стучать пули. Решаем: механик с командиром берут лобовой пулемет, автомат, выходят через десантный люк. Попытаются исправить гусеницу. Я огнем из орудия и пулемета буду прикрывать их. Не получится – будем держаться до подхода наших. Для немцев танк, потерявших управление, - кусок лакомый. Они попытаются с ним разделаться. Надо давить их, иначе – каюк.

Один за другим посылаю два осколочных снаряда в развалины дома, откуда выскочил стрелок с фауст-патронами. Кусок стены рушится, поднимая тучи пыли. В промежутке между стрельбой слышно через броню, как наши ребята орудуют кувалдой.

Заряжающий, ведущий круговой обзор, радостно кричит:

- Наши! Наши подходят с десантом!

Ну что ж, кажется, пронесло. Но в самую последнюю минуту, когда тяжелые машины были в нескольких метрах от нас, у гусениц нашего танка разорвалась мина. Осколком в грудь наповал убит механик, ранен командир. Непоправимая, тяжелая утрата.

К вечеру исправили гусеницу.

Снова смерть обошла нас. Чувствую нервы мои начинают сдавать, да и Машин больше молчит. Что-то в нем надломилось. В канун наступления на Берлин 16 апреля 1945 года мне исполнилось 19 лет, машину 32 года. У него в Барнауле жена, двое детишек. Часто в минуту затишия он рассматривает фотографию. Девочки удивительно похожи на него. Вот и сейчас он задумчиво смотрит на фотографию. Война подходит к концу и мысль, что можно умереть на ее завершающем этапе, неприятно сверлит мысли. А три, четыре месяца назад, мы о смерти не думали.

Бой идет где-то в метрах 800-х от нас.

Оттуда тянутся раненые.

- До центра еще два квартала и конец Берлину, - говорят они.

Уже вечером на нас наткнулся зампотех.

- Что с машиной у вас?

С машиной нормально, - отвечаю я.

Погиб механик, ранен командир, нет никакой связи.

- Какая там связь, - машет он рукой.

Сколько осталось машин и где их искать в этих развалинах, - сетует он.

Потом лезет в машину, проверяет мотор.

- Ну, вот что! Отсюда не двигайтесь. Разыщу штаб батальона, расскажу о вас.

- А сегодня праздник, - говорит Машин.

- За одно отметим и твой день рождения.

А то что-то тоскливо на душе. Мы пьем спирт, закусываем тушенкой, грызем сухари.

2 мая 1945 года 5 утра.

Я сижу на башне танка, стараюсь уловить отзвуки боя. Но выстрелов не слыхать. Непривычная тишина давит на уши.

Машин смотрит на меня.

- Ты что-нибудь понимаешь? - спрашивает он.

- Стараюсь понять.

Тут из-за кирпичной стены выходит капитан Мациевский. С ним незнакомый старший лейтенант.

- Капитуляция, ребята!- весело кричит он.

- Берлин наш!

Мы орем во всю глотку: Ура!..

Мациевский торопит

- Давайте на площадь к Бранденбургским воротам.

Проходим место вчерашнего боя. Механик лежит там же, у стены, куда мы его оттащили с Машиным. Кто-то накрыл его простынью. На ней проступили пятна засохшей крови.

Вижу как вздрагивают плечи Машина.

- Ну, ну, Коля, - успокаиваю я.

- Ведь это война, могло и с нами это случиться.

Танк вырывается на площадь и останавливается около Бранденбургских ворот. К 10 часам утра танки заполняют всю обширную площадь. 4 года мечтал об этом дне русский солдат, мечтал и верил у стен Москвы и Сталинграда, и час этот пришел. Кругом веселье. Воздух режут автоматные очереди. Ветерок ласково шевелит полотна знамени. Одно из них водружено на Бранденбургских воротах. В середине знамени серп и молот – символический знак Страны Советов! Я брожу среди машин, заглядываю в люка, ищу тех, с кем 5 месяцев назад прибыл на Магнушевский плацдарм.

Наконец встретил Соколова, он в 66 бригаде. С ним в одной роте Купцов. Мы отыскиваем его,  и во время. Он уже садился на велосипед. Увидев меня, он радостно кричит: Вовка! Жив! Черт побери, ох и отметим же мы встречу. Садись!

- Куда поедем?

- Садись!

Я умащиваюсь на багажнике, он усиленно работает педалями, мастерски лавирую между машин. Наконец выбираемся из лабиринта машин и катим вдоль огромного здания занимающее почти весь квартал. Навстречу нам попадаются танкисты. Нагруженные бутылками шампанского.

Мы сворачиваем за угол, оставляем велосипед и ныряем в подвал. Море шампанского.

На деревянных стеллажах стоят сотни тысяч бутылок вниз горлышками.

Мы бункеруемся. И не задерживаясь, выскакиваем из подвала. – Из запасов самого Адольфа, - шутит Купцов. Не успели выйти, как к дверям подвала встали часовые.

Ну вот, - говорит Купцов.- Высокое начальство наложило табло.

- Ну да ладно, нам хватит.

Мы ищем велосипед, но увы! Он куда-то исчез. Выходим из-за угла и видим, как подобрав полы шинели, пехотинец неумело выписывает кренделя, катит в метрах двухсот от нас. – Вот черт, увел.

Да ладно, дойдем так.

У одной из машин видим толпу. Все внимательно слушают. Оратор в солдатской шинели. Говорит пламенно, чувствуется, человек этот много пережил.

Кто это? – спрашиваю у рядом стоящего танкиста.

- Поэт Доимошовский.

Собираемся у машины Купцова.  

Нас трое. О судьбе остальных не знаем.

Пьем французское шампанское из запасов нациских главарей. Пьем за тех, кого уже нет среди нас живых, пьем за победу.

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ.

3 мая 1945 года

Вчера, 2 мая площади и улицы Берлина были забиты войсками. Сегодня почти пусты. Войска не задерживаются, уходят на подавление отдельных очагов сопротивления. Сегодня, двумя  машинами с полувзводом разведчиков, уходим  по спецзаданию. Идем по местам недавних боев. Ведя бои на улицах города, мы танкисты, видели Берлин через триплекса и орудийные приборы. Сейчас, когда город пал мы можем идти по его улицам с открытыми люками, перед нами встает вся его трагедия, трагедия фашизма. Кругом дымят еще не остывшие развалины, на небольшой площади у костела покорные команды из гражданских лиц сносят трупы немецких солдат и офицеров. Их много. Очень много! К запаху солярки примешивается тошнотворный трупный запах, хотя для победителей трупы врагов не должны смердеть. Наконец вырываемся из развалин Берлина. Механик прибавляет скорость. Прямая, как стрела автострада, уводит нас из Берлина. Миновали два местечка разделенных живописным озером. Аккуратные домики под красной черепицей, удивительно похожи друг на друга, утопали в садах. Здесь все было сказочно красиво. Война здесь не наложила своих отпечатков, отчего казалось, нет в мире войны, нет тысячи сожженных городов, сел.

Среди сидевших разведчиков на танке, идет разговор о войне. Я прислушиваюсь.

- Вот скажи, друг, чего не хватает немцу?

Ведь красотища-то какая! Живи, да радуйся,- говорит один и, после раздумья добавляет:

- Одним словом фашизм, а он без крови жить не может.

И замолчав, тянется за кисетом.

Семёнов старший командир танковой роты, хотя в роте осталось две машины.

- Черт бы их побрал, эти хутора, - ворчит он, - Их тут как грибов, попробуй, разыщи, где сволочь эта обитает.

Потом смотрит на часы и обращаясь к лейтенанту, говорит:

- Скажи своим, пусть будут на чеку, не по своей земле идем.

В Берлине мы получили задание разыскать колонну противника.

Было предположение, что в её составе есть матерые предатели из числа Власовцев. Нацисты, стремившие уйти в зону действия союзных войск. Наконец, после изрядного петляния по лабиринтам проселочных дорог вышли к хутору. По всем данным, гитлеровцы должны были проходить здесь. Остановились в километрах полутора, выслали разведку. Через полчаса вернулись разведчики, привели с собой немца. С грехом пополам допросили его, используя небогатый запас немецких слов.

Старик сказал, что утром на хутор заходило человек 15 немецких солдат, обшарили кладовые, забрали все съестное и ушли. Потом еще заходило трое, а больше никого не было. Повсему видно, старик говорил правду. Решаем до утра задержать старика, бог знает, что у него на уме.

Кто-то из разведчиков сунул ему банку тушенки, сухарей, Машин – пачку табаку. Он тут же достал трубку, закурил, радостно закивал.

- Что, подтянул вам Гитлер животы?

- Гитлер капут, капут.

- Небось, в 41 наверное кричал Халь Гитлер?!

Разведчики смеются.

Решаем до утра постоять в засаде.

Единственная дорога, как показывала карта от хутора, шла вдоль озера, другой вблизи не было. Замаскировали машину.

Подготовили все необходимое с Машиным на случай боя. Когда вылезли из машины, было уже темно и только далеко на западе виднелось зарево. Слабое дуновение ветра приносило запах горелой хвои. После ужина я с наслаждением растянулся на бушлате, тут же задремал. Однако на фронте, сон солдата чуток, срабатывает инстинкт самосохранения и очень редко минуты опасности захватывают врасплох.

Вот и сейчас, едва заряжающих Машин коснулся меня, как я, схватив автомат, был на ногах.

- Ш-ш-ш, - предостерегающе поднял он руку.

- Слышишь? – я прислушался. От хутора слышалось приглушенное урчание моторов, характерное для машин. Я кинулся к люку механика. Он спал прямо на сидении. Толкнул его.

- Буди командира, - похоже, немцы.

Собрались все у машин, ждем разведчиков. Наконец, появились и они.

Доложили: «Бронетранспортер, три машины, слышна немецкая и русская речь.

Семёнов спрашивает у немца:

- Куда ведёт просёлочная дорога от хутора?

Тот отвечает:

- На маленькую усадьбу, но там никого нет, - поспешно добавляет он.

- Муж и сын фрау Эльзы убиты, она бросила усадьбу и уехала к родственникам.

Решаем отложить атаку до рассвета. Разведчики уходят чтобы занять позицию у просёлочной дороги, на случай отхода немцев по ней. Вскоре от них приходит связной.

- Всё в порядке, - докладывает он.

До рассвета ещё два часа, никто не спит, каждый занят своими мыслями.

Сколько же солдатских дум передумано в такие минуты перед боем: в залитом водой окопе, на сидении танка, за штурвалом самолёта. Прошёл уже 31 год с тех незабываемых дней, и я часто задаю себе вопрос: «Думали ли мы в такие минуты о смерти? Да и нет. Война – это ремесло тяжелое для любого человека. Требует большой моральной выдержки. Ведь от смерти никто не застрахован. И всё же в такие минуты больше думалось о будущей жизни, чем о смерти». Медленно приближался рассвет. Всё отчётливее вырисовывались силуэты деревьев.

Время начинать атаку. Семёнов подзывает связного, показывает на время.

- Ровно через 30 минут атакуем.

Связной уходит.

- Атака!

Тот, кому приходилось в них участвовать, знает им цену.

Недаром, на фронтах танк звали «стальным гробом», а танкистов – смертниками. Пожалуй, в этих словах было много правды. Шанс на спасение у танкистов был мал. И всё же люди, которые управляли этими машинами, чувствовали себя на высоте. Я не раз был свидетелем, с каким уважением «царица полей - пехота» относилась к танкистам. Стоило в пехотное подразделение прибыть несколько машинам, как их моральный дух поднимался. Солдаты наперебой предлагали махорки, повар с солдатской кухни отваливал увесистый половник каши, приговаривая:

- У вас работка потяжелее, чем у пехотной братвы, вам и подкрепляться надо поплотнее.

Я видел своими глазами как у Зелюйских высот, придавленная шквальным огнём противника, лежала пехота, неся большие потери, казалось, уже ничто не сможет её поднять. И тогда, сквозь её ряды, навстречу огненному смерчу, пошли наши 34 км. Я видел, как впереди лежавший пехотинец, ещё до того, как подошла наша машина, поднялся во весь рост, приветливо махнул нам автоматом и устремился вперед, и тут же упал скошенный осколком.

Присутствие танковых соединений в рядах пехоты поднимала высокий моральный дух. Поэтому с такой любовью и уважением относились к танкистам. Я смотрю на циферблат часов. Сейчас атакуем.

Машина как бы нехотя трогается с места и подминая под себя молодые деревца, вырывается на простор.

В рассветной дымке отчётливо вырисовывается хутор. Он небольшой – 6-7 строений. Почти сливаясь со стеной, стоит колонна из 3-х машин. До цели метров 800. Ещё немного, и, пожалуй, пора! Стоп! Орудие выплёскивают скоп огня. Машин перезаряжает орудие. Вторая машина, идущая правее нас, поджигает одну из машин. Вижу, как десятки фигур  мечутся между построек. Продвигаемся ещё вперед, посылаем по несколько снарядов. По нам бьют из крупнокалиберных пулемётов. Несколько фауст-патронов разорвались у самой машины, чуть не накрыли. Уличные бои в Берлине научили нас. И теперь, стоя в зоне недосягаемости фаутс-патрона, мы методически давим их огнём из орудий, стараемся выбить их из построек. Это нам удается. Небольшие группы, отстреливаясь, стремятся уйти к оврагу.

Мы обходим их справа, стараемся отжать от леса, направить на засаду разведчиков. Губительный огонь разведчиков косит их. Человек 15, бросив оружие, бегут к нашим машинам.

Слышу, механик кричит мне в ПТУ:

- Коси их, гадов!

Но Семёнов перехватывает их разговор.

- Приказываю не стрелять!

Механик ворчит: «С нами бы они не цацкались».

В эту минуту, незамеченный нами с хутора выскочил бронетранспортёр. Никто из нас не вёл кругового обзора. Это позволило ему проскочить открытое пространство незамеченным и выскочить на дорогу, ведущую к усадьбе фрау Эльзы. Там бои вели наши разведчики. Расстояние до него было небольшое, не более 700 метров, и я успел схватить его в перекрест прицела, но выстрела не сделал.

В случае промаха мог нанести урон своим. В эту минуту мы боялись, что своими крупнокалиберными пулемётами нанесем урон нашим разведчикам.

Но он не приняв бой, скрылся в лесу.

Механик дал полный газ. Ревут 500 лошадиных сил. Началась погоня. Дорога врезается в лес, она узкая, обочины обсажены вековыми липами. Кажется, что вот-вот машина вклинется между ними. Минут через 10 бешеной гонки прямо перед нами вырастает бронетранспортёр с высоко задранным задом. Механик жмёт на тормоза. Бью из орудия в упор, по его задранному днищу. Он вспыхивает в метрах 150, сквозь дым виднеется усадьба. Оттуда бьют из крупнокалиберных пулемётов и фауст-патронов.

Один за другим посылаю несколько осколочных снарядов.

Строение начинает дымить. Передний угол вместе с крышей рушится. Стрельба стихает. Семёнов вызывает по радио вторую машину.

- Что у вас там?

- Всё в порядке!

Мы вылазим из машин. Горит усадьба фрау Эльзы. Языки пламени слизывают свастику с борта бронетранспортёра. Механик обходит его кругом. Угораздило его влипнуть в собственную ловушку. Вдруг, где-то справа режет автоматная очередь, последняя очередь 2-ой мировой войны, услышанная нами 4 мая 1945 года на усадьбе фрау Эльзы вблизи немецкого города Эбресфальда.

Отгремели залпы второй мировой войны. Ценою миллионов человеческих жизней был уничтожен фашизм. Это одно из страшных зол на земле. Лежала в развалинах Европа, впитывала земля бесценную человеческую кровь.

Здесь была кровь и моих сверстников, которым не суждено было дожить до дня Победы. А те, кто остался в живых, на долгие годы остались в армии, передавая новому поколению свой опыт, делая из них надёжных стажей своей Родины. Бывший начальник штаба армии генерал-лейтенант Разиевский сейчас генерал-полковник, преподает а академии им. Фрунзе. Соколов стал офицером, был комсоргом 9-го отдельного танкового батальона. Старшиной служил Купцов в группе Советских войск в Германии. Ветераны! Они были первыми в бою, такими и остались в мирной жизни!

Дунаев Владимир Павлович

 

От всей души поздравляю всех с 70-летием великой Победы! Желаю всем крепкого здоровья, счастья, благополучия и мирного неба над головой!

Зав. отделом истории Астафьева Н.В.

 

Календарь мероприятий



Главная      Документы      Контакты      Коллекции      Публикации

© 21.03.2013–2024 МБУ "МКМ им. В.Е.Розова" Николаевского муниципального района.
    При любом использовании материалов ссылка на www.nik-mkm.ru обязательна.